ЖИЗНЬ И ПОДВИГИ ПРЕПОДОБНОГО ТРИФОНА В ПЕРМСКОМ КРАЕ И ЗНАЧЕНИЕ ЕГО ДЛЯ ПЕРМИ

ЖИЗНЬ И ПОДВИГИ ПРЕПОДОБНОГО ТРИФОНА В ПЕРМСКОМ КРАЕ И ЗНАЧЕНИЕ ЕГО ДЛЯ ПЕРМИ

21 октября 2012 года исполнилось ровно 400 лет, как скончался великий подвижник Вятской и Пермской страны, преподобный Трифон. Высокая личность преподобного, его подвижнические труды и, наконец, главным образом, его просветительная миссионерская деятельность, как одного из первых пионеров в этой области в глухом далеком Пермском крае, должны быть достойны всякого внимания и серьезного изучения.

Для историка Пермского края, в чисто научных интересах, эта необходимость ознакомления с высокой личностью подвижника и его просветительными трудами, возводится на степень настоятельного обязательства, т. к. несмотря на такой срок, как 300 лет, отделяющих наши дни от эпохи деятельности Пермского просветителя, и до сих пор еще недостаточно ясно внедрена в сознание широкой публики вся важность его просветительных и подвижнических деяний нашим далеким предкам.

Многие местности нынешней Пермской губернии должны быть тесно связаны чисто нравственной связью с именем этого угодника Божия, а между тем, за весьма редкими исключениями, на прежних местах подвигов и жизни преподобного в Пермском крае даже исчезли среди населения хотя бы слабые предания о нем, не говоря уже о почитании его как святого.

Только на р. Чусовой (ныне село Успенское Пермского уезда), на месте последнего пребывания преподобного в пределах Пермского края, жива еще в народном сознании память о нем и высоко чтится и молитвенно призывается его имя, особенно в день кончины – 8-го октября.

А центр его просветительной деятельности в пределах Перми, где были совершены главные миссионерские подвиги, поражающие нас своей неустрашимостью и энергией, — место по р. Нижней Мулянке (ныне село Нижне-Муллинское в 25 верстах от г. Перми) – постыдно предали забвению имя преподобного.

Никаких следов и намеков на пребывание здесь когда-то святого подвижника не сохранилось в преданиях местной старины. Настоящим трудом нам хотелось бы, на основании имеющегося у нас литературного материала, дать посильное освещение жизни и деятельности преподобного Трифона в Пермском крае с указанием тех местностей, вокруг которых она, главным образом, концентрировалась.

В нашу задачу, в целях полноты исследования затронутого вопроса, должны войти подробные сведения о личности преподобного и о том, какое влияние оказал он своими подвижническими трудами на духовную жизнь далеких Пермских насельников, нам нужно выяснить весть его индивидуальный облик, уяснить, как образовались в его личности те качества,, которые создали из него известную историческую личность в эпохе жизни Пермского края. Только подходя с таким масштабом к оценке деятелей прошлого, можно осуществить действительные задачи истории. Только при соблюдении этой полноты в историческом исследовании, можно считать историю «учительницей жизни».

Почти единственным источником сведений о жизни и деятельности преподобного Трифона является, несомненно, его житие, которое, по разнообразию встречающихся в нем весьма важных данных, служит в то же время весьма ценным источником для истории Перми Великой, поэтому необходимо сделать несколько замечаний по поводу этого литературного памятника.

Дело в том, что житие преподобного Трифона дошло до нас в нескольких списках, значительно разнящихся между собою как по времени происхождения, так, особенно, по степени своих внутренних достоинств. Прежде всего: о чем говорит самый факт появления разных списков жития в разное время? Думается, что здесь нельзя искать других причин, как только тех, которые кроются в высокой личности преподобного.

«В самом деле, если бы личность преподобного Трифона прошла бесследно в истории, как проходят в ней тысячи обыкновенных личностей, — говорит один из исследователей его жития, — то откуда же о нем столько сказаний? Почему деятельность народного мышления в прошедшем так упорно сосредоточивалась на этой именно личности; почему с именем ея связывались у народа представления о лучших моментах частной и общественной жизни; почему эта личность в предании народном выступила далеко за рамки обыкновенной личности?

Ясное дело, что его соприкосновение с людьми было источником новой, лучшей жизни для них, потому около него и сосредоточивалось внимание, на чем с благоговением останавливалась память народная. И когда мы читаем житие преподобного Трифона, писанное с любовью и благоговение пред святым мужем, — мы угадываем с несомненностью, что за традиционными формами жития, за малодостоверными (в некоторых списках) в историческом отношении произведениями народного творчества, скрывается, несомненно, важный факт религиозно-просветительного влияния преподобного Трифона на современных ему обитателей Перми» [В.Я. Струминский].

Считаясь далее с тем вышеотмеченным фактом, что житие преподобного Трифона дошло до нашего времени в нескольких редакциях, уместно предположить для исследователя – историка естественное стремление подвергать историческую достоверность многих записанных там данных критической оценке, и искать среди всех списков одного, который бы являлся объединяющим все разнородные и разновременные списки, и был бы более строго проверенным с подлинными событиями исторической действительности фактов, имевших место в жизни и деяниях преподобного.

Таким объединяющим большую часть (5) существующих списков жития в одно и более строго проверенным является житие, изданное трудами покойного попечителя Казанского учебного округа П.Д. Шестакова. Напечатанное в журнале Казанской Духовной Академии «Православный Собеседник» за 1868 г. и изданное также отдельным оттиском. Г. Шестаков, издавая свое житие, имел в пользовании пять списков жития: 1-й список, принадлежащий Н.И. Золотницкому, по времени самый древний из рассматриваемых г. Шестаковым – конца XVII в., писанный скорописью.

Этот список имеет значительные пропуски в систематичном описании жития; второй XVIII в., писан полууставом, с громадными пробелами (нет, например, глав с 3-й до 18-й и с 19-й до конца); третий список, бывший под руками г. Шестакова, список, доставленный в Вятский Трифонов монастырь с места родины преподобного, из Малонемнюжского села, Мезенского у., Архангельской губернии.

Этот список, более полный и точный, писан в 1800 г. красивым полууставом. Здесь, в качестве приложения, имеется рисованный образ преподобного Трифона: изображен преподобный с непокрытой головой, в мантии инока и епитрахили, правой рукой благословляет, а в левой держит свиток с надписанием; вверху образа надпись, которая гласит:

«Святый преподобный Трифон, первый архимандрит Вятского Успенского монастыря и основатель его лета от сотворения мира 7088, а от Рождества Христова 1580». – Последние два списка, бывшие в пользовании г. Шестакова, более позднего происхождения – оба 50-х годов истекшего XIX столетия. Четвертый список – Вятский (около 1849 г.) – написан старинным мелким почерком, полный, со всеми приложениями, и пятый список – Пермский 2-й, написан в 1850-х годах обыкновенным почерком, полнотой уступает предыдущему (нет 1-й главы и некоторых приложений).

Соединив вышеупомянутые редакции жития преподобного Трифона в одно и тщательно проверив историческую достоверность фактов, в них сообщаемых, г. Шестаков получил полное, обстоятельное и более правдивое житие преподобного со многими приложениями и примечаниями. Это издание жития преподобного мы и будем иметь в виду в качестве главного исторического материала при описании подвижнической, миссионерско-просветительной и колонизаторской деятельности святого Трифона в пределах Пермских.

Внешние обстоятельства жизни преподобного Трифона, как они представляются его житием, не блещут разнообразием фактов. В какую бы эпоху его возраста мы не пытались заглянуть – мы всюду видим одно и то же исполнение евангельского изречения, что он не имел «зде пребывающего града, но взыскал грядущего».

Родился преподобный Трифон (в мире Трофим) около 1543 г. «в северней стране, называемой Мезени» (Житие изд. Шествкова, гл. II, с. 13). По более частным определениям местом родины преподобного считается нынешнее село Малонемнюжское, иначе Воскресенское, ныне Пинежского, а тогда Двинского уезда Архангельской губернии (Список населенных мест Росс. Импер. Т. I, Арханг. Губ. СПб. 1861 г., с. 51).

В глухую отдаленную пору это село было уездным городом Кевролем на р. Немнюге, притоке р. Пинеги. В XVI – XVII вв. здесь в большом количестве обитали зыряне, имея несколько поселений, сохранившихся на Мезени даже до настоящего времени. Таким образом, чувство родственной, кровной связи играло главную роль в тяготении преподобного к близким ему по рождению пермякам и зырянам, просветительной деятельности среди коих он отдал много лучших дней своей жизни.

Эпоха времени рождения преподобного представляет собою такую глухую пору исторической жизни нашего отечества, что решительно трудно сказать, как жили тогда на этом взморье люди и какие духовные интересы руководили их жизнью. Только история дает нам известие, что этот период был последним моментом древнерусской колонизации, в которой сливались два потока – Новгородское племя и обитатели междуречья Оки и верхней Волги.

Известно также исторически еще и то, что монах и монастырь были руководителями этого движения, и что новые поселения, или починки, основывались тогда при непосредственном их участии. Отсюда очевидны взаимодействие и связь между монашеством и тогдашним крестьянством, связь экономическая, и основанное на ней нравственное влияние монашества на крестьянский быт того времени.

Надо думать, что простолюдин океанского прибрежья в ту пору был более, чем когда-либо религиозен, и что преподобный Трифон был высшим отражением этого влияния монастыря на сельские условия жизни, воплощением тех высших нравственных и религиозных начал, которые коренились в душе русского крестьянина под влиянием религиозного склада жизни.

В ранней молодости преподобный лишился отца, «благочестива, добродна и благоверна христианина» (гл. II, стр. 13), и первые шаги его детства и отрочества протекли под непосредственным влиянием и надзором не менее благочестивой его матери. Характерные черты для будущего инока отмечает житие в юном отроке Трофиме – еще с малых лет будущий подвижник готовит себя к подвигам, ведущим к высокому духовному совершенствованию.

«Отрок растяше добре, — рассказывает житие, и благодать Божия бе на нем, и пребываше во всем повинуяся родителем своим, ни в чем же преслушающе их, деснаго бо пути отрок емлется, воздержанием себе поучая и пощением тело свое изнуряя, от душевредных и любоплотных брашен удаляяся, малым точию сухоядением себя удовляше. Бе же благ нравом, смирением и кротостию украшен и ко всем благоуветлив быв, ходяше издетска в заповедех Божиих» (гл. II, стр. 14).

С такими духовными задатками вступал преподобный в жизненный путь. Не есть ли это идеальное христианское воспитание, которое является и явилось в преподобном полным основанием того настроения, по которому человек отрекается всецело от личной жизни и все время служит высшим небесным идеалам.

Окруженный полным довольством, которое только может представить зажиточная семья русского крестьянина того времени, он, однако ж, в силу высших, идеальных стремлений духа к подвигу самосовершенствования, оставляет все богатство, разочаровывает мать, а особенно братьев, рассчитывающих на него, как на помощника, навсегда отказывается от вступления в брак, — и, тайно от родных, бежит в неизвестную, сравнительно далекую страну «Великий Устюг», горя одним желанием – достичь бесценного бисера Христа».

«Оставль же отечество свое, — повествует далее житие, — прохождаше грады и веси и по пустыням скитаяся в последней нищете и Евангельски странствуя Христа ради, аки един от убогих, иский полезное место ко спасению души своея» (гл. II, стр. 17). – Это – чисто русская черта, отмеченная в характере преподобного, черта, свойственная только русскому человеку, который только один, пожалуй, из всех народов, с легким сердцем оставляет отца, мать, жену, детей – и идет вслед за Христом.

Здесь преподобный в совершенстве и до конца выполнил заповедь Христа: он не взял с собой ни посоха, ни лишней ризы, «носяше ризы худы и многошвенны, точию плоти прикровение» ( гл. II, стр. 18). И зимний холод не устрашал подвижника, и тогда он ходил на босую ногу и все, что ни получал откуда бы то ни было – все отдавал на монастырское строение и потребности братии; он в данном случае был, так сказать, посредствующим звеном между богатыми и бедными, передаточным пунктом, чрез который к нищей братии переходили останки богатого.

С таким духовным опытом в личном самоусовершенствовании, с такой подкладкой морального продолжительного искуса, вступил преподобный в Пермский пределы. Житие не указывает каких-либо сложных причин, побудивших еще юношу Трифона покинуть родной край для далекой безызвестной ему Перми. Казалось бы, Великий Устюг, а потом и «волость Шомокса», куда перекочевал он из Устюга, могли бы дать Трофиму, как местности с зырянским населением, достаточное удовлетворение для деятельности среди них, но, тем не менее, мы видим в душе юноши созревшее решение «тай бежать в Пермь Великую, в Строгановых городок, рекомый Орлов» (гл. II, стр. 18). –

С момента прибытия преподобного в Орел, его судьба и деятельность сравнительно надолго принадлежат Пермскому краю, и уже здесь он является активным деятелем, успешно проявляющим в жизни тот богатый запас духовных сил, который был приобретен им путем тяжелых подвигов личного усовершенствования и самовоспитания в до-Пермский период его юности.

В целях научно-исторических небесполезно точно сравнительно определить время начала его подвигов в Перми Великой, тем более, что в житии отмечен только голый факт удаления преподобного в Пермь, без обозначения даты года, и поэтому для определения этой даты придется базировать на чисто местных исторических источниках, черпая из жития только записанные там факты из деятельности преподобного за этот период.

Из этих фактов житие отмечает, что преподобный, прибыв в Орел, не изменил ничуть своих подвижнических трудов, он по-прежнему «странствует нищетою годищное время, пербывает у церкви Божией, образ его странен, одеяние просто, и нравом бяше прост и кроток и ни с ким же вопреки глаголя, повсегда же сетуя хождаше и плачася часто, слезы по ланитома точаше, плачевное жительство провождая» ( гл. II, стр. 18).

Такое постоянное настроение и вообще весь странный вид подвижника – не внушали к нему доверия в людях Строганова, даже более – дали повод насмеяться над ним жестокой, грубой выходкой. В одно из своих странствований по окрестностям преподобный зашел в селение Слудку, расположенное на берегу р. Камы, на высокой горе, в имении Строгановых же; здесь злонамеренные люди Строганова «видяше блаженнаго странна и пришельца и подхвативше его ругающеся, ввергоша в подгорие к реце… и опровержеся навес оный на блаженнаго и засыпа его и не видим бысть на долг час» (гл. II, стр. 19).

Но, однако, св. Трифон остался цел и невредим, и теми же Строгановскими людьми, но уже «пришедшими в чувство и сжалившимися над ним», был вынут из снега, причем житие отмечает, какое впечатление произвело на них это чудесное спасение от верной гибели страннаго пришельца, и какое влияние имело это обстоятельство на ход его дальнейших подвигов в этой местности.

«И о сем зело дивишася и у блаженнаго отрока о своем согрешении прощения просяху и приемше, возвратишася во своя и пришедше в дом господина своего, поведаху о нем бывшая» ( гл. II, стр. 19). Поставленный в известность о существовании в его преджелаг «блаженнаго», господин, называемый в житии Иаков Строганов, тотчас же спешит видеть его. А преподобный, уже оправившись от бывшего с ним, удалился спокойно в церковь, к утреннему богослужению. Там и нашел его Строганов.

После утрени он останавливает блаженного, ведет его в свой дом и там, «признав в нем раба Божия, избраннаго сосуд на духовное восприятие», слезной просьбой умоляет его помолиться за него и его единственного сына Максима: «понеже исперва имех дети многи, а ныне же единаго сына имею именем Максима, волею Божиею той изнеможе» ( гл. II, стр. 20). Блаженный отрок, как сообщает житие, руководствуясь мотивами чисто христианской любви к ближним, обещает помолиться за больного барского сына.

Став пред иконою образа Господня, он произносит длинную молитву, в которой просит Господа ради его молитв явить милость Свою и помиловать рабов Иакова и сына его Максима. «И молитв ради блаженнаго отрока, сына Иакова Максим от телесныя скорби свободися, и соблюдаше их Бог во вся дни живота их и дарова ему чад прижитие, и оттоле познан бысть блаженный Иакову Строганову и сродником» ( гл. II, стр. 22).

Таковы внешние данные сказания жития о подвигах отрока Трофима в Строгановских владениях. Сопоставив теперь исторические данные местной старины с фактами жития и упоминаемыми там личностями из рода Строгановых, мы можем более или менее точно определить время прибытия преподобного Трифона в Пермскую страну.

Орел-городок, куда прибыл святой первоначально, основан Григорием Аникиевичем Строгановым по грамоте Иоанна Грозного от 2 января 1564 г. (Пермская Старина, I, стр. 96, 97). Приняв во внимание теперь выражение жития, что блаженный, по прибытии, «ту живяше, странствуя годищное время, пребывая у Церкви Божией», мы можем и вправе думать, что прибытие св. Трифона в Пермские пределы не могло быть ранее 1564 г., когда в Орле была церковь.

Но еще более утверждает нас в этом предположении упоминание здесь имени одного из рода Строгановых – Иакова, который, по житию, является и владельцем Орла. Действительно, исторические данные, и, главным образом, родословная Строгановых, помещенная во II выпуске Пермской Старины, подтверждает, что действительно, в то время Яков Аникиевич Строганов и сын его Максим жили в Орле, а не на Чусовой, грамоту на которую Яков получил только 25 марта 1568 года.

Из той же родословной видно, что у Якова было много детей, именно: Максим, Иван, Моисей, Анна и Феодосия, все они,Ю кроме Максима, «изомроша», что мы также видели из жития. Исцеление же отрока Максима по родословной было в 1566 г. Таким образом, конец 1565 г. или начало 1566 г. и нужно считать за время прибытия в Пермь преподобного. (ПЕВ 1911 г., № 16 неоф. с. 323 – 330).

Следующим моментом фактического действования преподобного в Пермской крае нужно считать уже другую территорию местности в Строгановских же владениях – это Пыскорский монастырь (ныне село того же названия в Соликамском уезде), который явился и духовной колыбелью преподобного; здесь подвижнические стремления завершились принятием иночества, с именем Трифона.

В Пыскор преподобный явился из далекого зырянского края, с места родины, куда он должен был отправиться из Орла по приглашению «приказного человека Максима Федорова». Очевидно, высокая личность св. подвижника далеко уже пользовалась известностью, и в родной ему зырянский край проникла слава о его подвигах и действенности его молитвы пред Всевышним. И здесь в с. Никольском на реке Виляди она еще более упрочилась совершением, по молитвам преподобного, чуда исцеления от болезни двухлетнего отрока Тимофея, сына вышеупомянутого приказного.

Таким образом, еще не вступив в монашество, не достигнув еще, так сказать, полной духовной зрелости, св. Трифон еще в мирской жизни настолько укрепился в духовных подвигах, что мог иметь дерзновение пред Господом ходатайствовать за других…

Но вот в Пыскорском монастыре, куда тотчас отправился преподобный с Виляди, он достигает заветной цели своего странствования, он находит здесь то, к чему так долго и таким тяжелым искусом подготовлял себя – он принимает здесь иночество от настоятеля обители Варлаама. «Бе же тогда святый от рождения своего десяти двою лету, егда принят святый ангельский образ» (гл. IV, стр. 27).

С принятием пострига начались для юного инока иные – иноческие подвиги. И с какою любовию, с каким усердием и терпением предался им преподобный! Житие подробно останавливается на описании его подвижнических трудов, удивлявших своею выносливостью и терпением даже старцев Пыскорских. «Оттоле всего себе предаде Богови». День весь преданный трудам телесным, он ночь проводит в молитве, едва давая себе несколько часов покоя на голой земле или полу, хлеб и вода были его пищей, «постом же и воздержанием плоть свою изнуряя, яко враг телу своему бываше».

Собственно же монастырская служба преподобного состояла в несении пономарской должности, которую от «со всяким смиренномудрием и послушанием устрояваше, со страхом же и благоговением и со всяким благочинием» ( гл. IV, стр. 23). Кроме того, он с любовию, без ропота, но с усердием нес и другие монастырские обязанности: пек просфоры и хлеб в пекарне, носил дрова, ходил за больными и т. п.

Мало того, он находил время отдаваться высшим аскетическим подвигам: видали, как он ночью тайно выходил из келии, обнажал до пояса свое тело, и множество овода, мошек и комаров с остервенением изъедали его тело, и оно обагрялось кровью. «Преподобный же стояше недвижим, яко столп непоколебим и из уст своих молитву испущаше непрестанну, даже до утреннего пения» (гл. IV, стр. 29).

Так постепенно созревал дух великого подвижника, укреплялись его духовные силы, зрел внутренний опыт, словом, создавалась личность, могущая своим внутренним обаянием широко влиять на сердце и душу других людей и вести их за собой к намеченной цели – при таких задатках, при таком запасе духовных сил вполне мог быть гарантирован тот успех его просветительной и миссионерской деятельности, которой он теперь всецело отдался.

Но прежде чем посвятить себя на это служение, преподобному надлежало еще свыше получить для себя полную уверенность в успехе намеченных трудов, убедиться в своем божественном избранничестве и получить благодатную помощь для своего дела. Всего этого сподобился преподобный в видении ему Ангела Божия, когда преподобный впал в тяжкую болезнь, прикованный к одру на 40 дней.

Представший ему во время болезни светоносный Ангел восстановил его от болезни и вселил в него духовную радость, поднял упавшие его силы обещанием всегда содействовать ему во всех его подвигах: «аз ти помощник буду всякое дело благо» (гл. V, с. 32).

Почуяв необычную бодрость духовную, исполнившись неизреченной радости, преподобный в этом состоянии своего духа совершает новые необычайные чудеса исцеления: сначала исцеляет бесноватую дочь некоего Симеона, имевшего местопребывание поблизости: «волости зырянския бе» (можно думать, из нынешнего с. Зырянки, близ с. Усолья), затем исцеляет двухлетнего сына некоего Исидора, жителя той же монастырской слободы (гл. VII, стр. 34).

Эти два чуда, конечно, много заставили говорить о новом подвижнике и проникаться к нему благоговением и уважением: «И мнози человецы начаша приходити к нему, пользы ради духовной». Но не суждено было преподобному долго служить предметом благоговейного почитания и распространять свое благодетельное влияние «на пользу духовную» среди пыскорцев: успех его подвигов вселил в души некоторых монастырских насельников недоброжелательное отношение к славе преподобного «и завистию диа олею разжигаеми, негодоваху на преподобного и некие хулы глаголаху» (гл. VII, стр. 35).

Совершенно справедливо отмечает автор жития, что явление такого порядка едва ли не естественный факт, т. к. «обычай бе лукавым человеком есть не токмо самем не творити доброе, но и другим в добродетелех хитротворством запинати» ( гл. VII, стр. 35).

И вот незлобивый инок, всюду распространявший доброе влияние, дававший богатую пищу «на пользу духовную» всем приходящим, словом, духовный вождь, — «запинаемый злохитрством» низких людей, становится вынужденным покинуть дорогой для него Пыскор.

Вызванное обстоятельствами решение быстро приводится в исполнение. Преподобный вручает себя воле Божией и «со слезами изыде из обители» (гл. VII, стр. 36). Выбор нового места деятельности и подвигов теперь в руках Небесного Путеводителя, а изгнанником руководит одно желание – «обрести место безмолвно и в молчании пребывати». Полная преданность воле Божией сказалась и в том, что св. подвижник садится в первую попавшуюся на берегу Камы лодку и «отдает себя течению реки».

На пути «150 поприщ» от оставленного Пыскора «против устья реки Нижния Мулы» Божественный глас указывает св. путнику новое место его подвижнических трудов. «Ту бысть пустыня прекрасна зело». Повторившийся даже до трех раз прежний призывающий к остановке глас свыше вызвал в преподобном большое недоумение, но в этот момент «некоторая сила Божия свыше посети его и устреми его на берег на усть Мулы реки» ( гл. VII, стр. 36).

Преподобный, повинуясь этому велению свыше, вступил на новое место. С этого момента начинается новая, уже собственно миссионерская деятельность преподобного Трифона в Перми Великой, представляющая собой одну из любопытнейших страниц как из истории подвигов на просветительном поприще преподобного, так особенно в истории Перми Великой в эту эпоху.

Некоторые главы жития (VII – VIII) рисуют нам такие, чисто бытовые, картины эпохи прошлого, каких нельзя встретить в других письменных источниках о Перми Великой; тут мы знакомимся воочию с плодами неустрашимой энергии подвижника – миссионера и наглядно видим, как под влиянием проповеди о живом Боге гибнет веками созидавшийся своеобразный языческий культ остяков, и как после исчезновения этого крупного, объединяющего их народность, фактора, мало помалу исчезает и их племя, сливаясь то с русскими насельниками, то с магометанскими. Важно, поэтому, более детально проследить по житию подвиги и миссионерскую деятельность преподобного в этой местности Пермского края.

Ниже настоящего г. Перми, верстах в 25, на довольно высоком левом берегу Камы, обращает внимание всякого путника, едущего по р. Каме, красивое с. Нижне-Муллинское, с высокой, красивой архитектуры церковью. Высокий мыс, на котором расположено село, омывается рекой Нижней Мулянкой, тут же впадающей в р. Каму.

Это и есть та речка, против устья которой велением неизвестного голоса более чем 300 лет тому назад остановился преподобный Трифон. В ту пору здесь была только «пустыня прекрасна», и первое поселение в данном месте зарегистрировано в 1678 г. (Пермская Старина).

Первоначальными насельниками здесь были магометане и, в меньшем количестве сравнительно с последними, остяки-язычники. Русских насельников даже во всем Пермском крае тогда было очень немного. По царским грамотам эти земли по Мулянке хотя и должны были перейти к русским владельцам Строгановым, но последние не торопились теснить прежних давних насельников, и все сношения с ними ограничивали только торговыми операциями, для какой цели посылали к ним своих приказчиков.

Только после недолгих лет жизни и подвигов здесь преподобного Трифона началась колонизация этого дикого края русскими, принявшая уже к началу XVII столетия значительные размеры. Как магометане, так и остяки в своем административном устройстве подчинялись и управлялись своими князьями.

Обе эти народности, несмотря на полную разность племенного происхождения, ко времени описываемой нами эпохи значительно перемешались между собою, так что по письменным источникам XVI в. часто бывает очень трудно различить эти две народности. Но житие преподобного Трифона в данном случае стоит особняком, оно касается жизни и деятельности преподобного только среди остяков и только касается их быта, как бы совершенно игнорируя других окрестных насельников-магометан.

Этим автор жития дает понять, что целью посланничества сюда преподобного была проповедь Христа исключительно среди язычников-остяков. Житие дает ценные для истории сведения о быте муллинских остяков во второй половине XVI века.

Перенесемся мысленно вверх по р. Нижней Мулянке «пять поприщ», указываемых житием как место, для остановки на котором решил избрать святой. «Иде по реце той (Нижней Мулянке от ее устья) в горе, яко пять поприщ и дошед до места, идеже обе реки, глаголемые Мулы, из единого места разыдошася на двое, каждо своима источникома, и ту преподобный обрете в пустыни поле чисто пусто и свякими цветы украшено и виде яко прекрасно зело и возлюби е зело и вселися ту месяца июля, и сотвори себе хижину малу… Место же, идеже вселися блаженный , бяше кладбище остяцкое, или паки рещи: жертвище идольское. Бяху же ту древеса велика и многоветвенныя» (гл. VII, стр. 36, 37)

Вот внешняя обстановка места, где преподобный решил остановиться, отойдя от р. Камы. Топографические данные местности позволяют нам теперь точно определить, где находится сейчас это историческое место. Верстах в 4-х или 5 от устья Нижней Мулянки в нее впадает другая речка, обозначенная в житии тем же названием «Мулы», теперь она называется Юрчим.

Местность в районе слияния р. Юрчима с Нижней Мулянкой и доныне представляет площадь, покрытую лесом; несколько выше слияния этих речек, приблизительно в полуверсте, расположена ныне д. Гляденова, не существовавшая во времена преподобного. Местность кругом очень живописная; с возвышенной части, где расположена деревня, взору открывается чудная картина на ровной, открытой площади более чем на 20 верст. «Место, идеже вселися блаженный, бяше кладбище остяцкое, или паки рещи: жертвище идольское», — отмечает далее житие.

В излучине Мулянки, саженях в 100 – 150 выше устья Юрчима, находится и доныне знаменитое «Гляденовское костище». По всем вероятным предположениям, это и есть место «жертвища идольского», с идоложертвенным деревом, которое, как мы увидим далее из жития, уничтожил преподобный.

Костище представляет из себя небольшую площадь 200 – 300 кв. сажен, на всем этом пространстве почва на глубине 1 – 1 ½ арш. Представляет из себя вид золы, перегноя, пересыпанного массой мелких, почти уже перегнивших костей.

Произведенные в сравнительно недавнее еще время, в 1896 – 97 гг., раскопки местным археологом Н.Н. Новокрещенных, дали много ценных в научном отношении предметов: здесь были находимы кости животных всевозможных пород, наконечники стрел, разные металлические привесы с изображением человека, зверей, разной величины бусы и пр., всего до 24000 предметов (часть их можно видеть теперь в Пермском научном музее). – По заключению Новокрещенных, существование Гляденовского кострища относится к весьма глубокой древности, даже ко времени великого переселения народов. Как бы то ни было, во всяком случае время деятельности здесь Трифона в XVI веке, основываясь на данных жития, можно считать временем особенного процветания этого кострища.

Итак, в 5 верстах от Камы по р. Нижней Мулянке поселился преподобный – и тотчас же всецело отдался трудам и молитве. Пищею на первый раз ему служила трава, названная житием сарана (луковичное растение lilium martagon, в изобилии и до сих пор встречающееся по Нижней Мулянке).

Труды подвижника состояли в возделывании земли и добывании от этого пропитания, и, конечно, в молитве, которая, никем не развлекаемая и ничем не смущаемая, была и трудом, и занятием, и наслаждением отшельника. Здесь же, в тиши и в уединении, преподобный «нача книжное писание разумевати», испросив прежде в пламенной молитве от Господа Бога помощи в этом деле.

Житие не отмечает, долго ли преподобный наслаждался таким полным уединением и душевным покоем, но только они были нарушены. Остяки, прослышав, что близ их «жертвища идольского» проживает какой-то неизвестный человек, пришли к нему в количестве 70 человек во главе со своим начальником Зевендуком.

Посольство застало преподобного за его обычным мирным трудом с простыми примитивными земледельческими орудиями в руках, но нечестивым пришельцам «показался у святаго в десней его руце мечь, а в шуей палища железная». Начался допрос, приводимый житием даже в диалогической форме; автор жития характерно отмечает истинную причину прихода остяков, она, оказалось, была строго религиозная.

«Видех бо многажды противу места сего овогда ко дым и пар от земли к вышине восхождаше, овогда же яко столп огнем стояше и сего ради приидох семо» (гл. VIII, стр. 19). Это чудесное знамение и привлекло их сюда и первые вопросы были, естественно, о том Боге, в которого верует неизвестный человек.

Для преподобного подвижника настал наиудобнейший момент проявить свою ревность к славе Истинного Бога, и он «восприим слова и нача учительную повесть», которая вся была живой, одушевленной проповедью Живаго Бога грубым язычникам.

Здесь проповедник раскрыл всю сущность исповедываемой им веры, основывая свои положения на Божественном писании, он говорил остякам о создании и начале мира, о отпадении сатаны, о злобе его, о сотворении Адама и Евы, о преступлении их, об изгнании из рая, о потопе, о Ное, Аврааме, Моисее, Давиде и т. д. до самого Иисуса Христа, о рождении Его, о крещении, об апостолах, о чудотворениях, о распятии, о воскресении, о вознесении на небо, о сошествии Святаго Духа и о втором пришествии и «многия учительныя повести о христианской вере сказоваше им», и в заключение произнес обличительные слова: «Вы бо веруете не небесному Творцу и Богу, его же аз проповедах, но нечувственным кумиром, глухим и бездушным богом, иже не суть и вражию мечтанию от них бывающу (гл. VIII, стр. 40).

Живое слово преподобного, оживленного пылом искренней веры в истинность сказанного, возымело свое действие даже на грубые сердца остяков, и они «всладость послушаша и радостни быша о учению его»; мало того, необыкновенность слышанного, а всего вернее и то могучее впечатление, которого они исполнились, заставляет их идти к самому своему высшему начальнику, князю Амбалу, и доложить о слышанном.

Князь, выслушав их, сам проникся их настроением и хотел даже лично навестить необыкновенного пустынника. Так был сделан преподобным первый шаг его на миссионерском поприще; здесь впервые открылась воочию та внутренняя духовная мощь к славе и проповеди Живаго Бога, коей так полны всегда все подвижники. Брошенное семя сомнения в черствые души грубых язычников вскоре перешли к реальному осуществлению, ближайшей причиной которого был знаменательный факт сожжения ревностным миссионером чтимого среди язычников «идоложертвенного дерева».

По свидетельству жития, место где поселился преподобный Трифон, было центром языческого идолослужения инородцев всего Пермского края. «Бе бо ту их агарян и многих язык идольское жертвище, и от всех стран и рек: с Печеры, с Сылвы и с Обвы и с Тулвы князи их остяцкий Амбал, вогульский Бебяк и инии мнози языцы со всеми улусы, остяки и вогуличи со всех ловль своих ту в едино место съезжахуся» (гл. VIII, 41).

Это важное в научном отношении свидетельство показывает, что прикамское «идоложертвенное дерево» пользовалось большим почитанием среди остяков, вогулов и др. инородцев Великой Перми. Сколько известно по источникам, это было если не единственное, то одно из главных языческих капищ в этой стране. «Обычай бо бе им (вышеупомянутым народностям) нечестивым, по своей их поганской вере идольские жертвы творити под деревом, ту стоящим» (гл. VIII, стр. 41).

По указанию жития, это дерево была ель, «бе бо величайший прочих древес, толстота то бо бяше его кругом полтретья (2 ½) сажени, а ветвие его в длину по четыре сажен и вящие». Кроме того, эта мнимо-священная ель наводила страх и ужас не только на язычников-инородцев, которые боготворили ее, но даже и на русских христиан. Создалось всеобщее убеждение, передаваемое житием, что «аще кто из христиан не утвердейся верою совершенною и о благочестии неискусен, древу тому посмеется, или что от приношения их нечестиваго возмет, или того древа ветвь уломит, таковым многим пагуба бываше, инии же смертию умираху» (гл. VIII, стр. 41).

Нечто подобное действительно и было с неким чердынским жателем Феодором, который «не искусивыйся помощи от Бога просити», дерзнул надсмеятися над прелестью бесовскою и даже ругался у дерева. «Внезапу объял его недуг, — замечает житие, — и дошед к реце к дружине своей умре» (гл. VIII, стр. 42). Этот характерный случай рассказал преподобному некто Федор Сухоятин, очевидно, христианин; он мог встречаться часто с преподобным, т. к. вел торговлю с остяками. Он же подарил Трифону секиру «итаманского» железа, вероятно, простой топор, которого могла не быть у Трифона, и в котором ему всегда ощущалась нужда в его земледельческом хозяйстве.

Известие о существовании, и притом вблизи, «чудодейственного идольского дерева», конечно, не могло не смутить святого подвижника; его ревность о славе Единаго Всемогущаго Бога христианского не могла выносить существования какой-то другой чудодейственной силы; с другой стороны, уничтожением этого главного объекта языческого культа остяков открывалась преподобному тем большая возможность, и с большими результатами, возвещать Имя Божие среди поруганных и смущенных ничтожностью своего заповедного древа язычников.

И преподобный, подготовив себя усиленным постом и молитвою, т. к. был уверен в существовании и действовании здесь бесовской силы, вооружается подаренным ему топором, берет икону, творит пред ней усердную, коленопреклоненную молитву, после сего вешает св. образ на себя и, громко призывая на помощь «имя Христово и Богоматере, нача то древо сещи».

Божественная помощь ускорила дело ревностного миссионера, и ель, несмотря на весь свой громадный объем, была ссечена. При падении дерева упало на землю множество привесок жертвенных: золота, серебра, шелку, кож, платков, «все тое преподобный с древом пожже и попали, да никако последи бесовская прелесть горше первыя явится» (гл. VIII, стр. 43).

Естественно ожидать, какое поражающее впечатление должен был произвести этот, поистине достойный всякого героя, поступок преподобного. Еще ранее слыхавший о необыкновенном муллинском насельнике остяцкий князь Амбал теперь, едва получил это известие, собрав множество остяков, пришел, прежде всего, к месту, где стояло священное дерево, и был страшно поражен действительностью: вместо прежнего, величественного дерева, которое века наводило ужас на всех язычников, была теперь груда пепла; и это сделал простой, никому неизвестный пришелец, оставшийся притом целым и невредимым.

И первая мысль, навеянная страхом и все еще прежним благоговением к посеченному дереву, была склонна видеть здесь присутствие иной, но более могущественной силы, чуять здесь помощь иного Бога. И первый вопрос, заданный князем преподобному «тихим гласом и кротким», как характерно отмечает житие, был именно такого рода: «Помощию коего Бога тако сотворил еси, повеждь нам; или ты сильнее богов наших?» (гл. VIII, стр. 44). Преподобный, встретив такой прием, прекрасно понял, что в их душе произошел уже перелом, закралось сомнение в святости и могуществе своих богов, и он, опять пользуясь таким обстоятельством, отверзает свои уста к проповеди Живаго Бога.

«Неси ли слышали Бога, Его же аз проповедах вам?» — обращается он к князю и его спутникам, — Того бо силою, аз, меньший раб Его, сие дело сотворих, о нем же вы чудитеся, да не к тому будет вам и чадом вашим в конечную погибель» (гл. VIII, стр. 44). Вот и вся проповедь, но с каким одушевлением, внутренней силою, пылающей верою дышала она. И она сделала свое могучее дело: «Князь Амбал со всеми ту остяки, воскликнули велиим гласом, глаголюще: велик Бог христианский и нашего бога сильнее!» (гл. VIII, стр. 44).

Казалось бы, что это признание остяков в правости христианского Бога могло служить надежной гарантией за полное укоренение этого признания в сердцах остяков, и не могла бы уже вызывать никаких в них колебаний на этот счет, но, видимо, не все так глубоко были проникнуты мощным словом преподобного, или в них были очень крепки все языческие религиозные традиции, но, как бы то ни было, житие отмечает далее факт посольства остяков на Сылву, где было Строгановское поселение, с жалобой на преподобного, как на русского, за его ужасные деяния среди них и за его проповедь о каком-то Боге распятом и о призыве их ко крещению.

«Мы же не вемы, что сотворити человеку тому», — заключают свою просьбу посланные остяки. В случае неблагоприятного совета доверенного лица от Строгановых, преподобному могла угрожать неприятная будущность очутиться в руках суеверных язычников.

Но Промыслу Божию было угодно в это самое время, когда остяки докладывали свою жалобу, прибыть на Сылву другому Строгановскому служилому человеку Третьяку Моисееву с Орла. Третьяк не мог не знать преподобного, т. к. был очевидцем чуда исцеления им от болезни сына его господина, Иакова Строганова (гл. II); но еще тогда в нем могло хорошо укорениться сознание, что юный тогда подвижник – «святой муж», из обстоятельств дела посольства остяков он узнал, о ком идет речь, и счел свои нравственным долгом стать на защиту преподобного; он держит остякам речь, в которой указывает на высокую личность преподобного и призывает их слушать его учение и веровать в Господа нашего Иисуса Христа, к какой вере преподобный призывал их, «и аще сего мужа святаго послушаете и по повелению его начнете творити, — живы будете, понеже учение его несть к смерти, но в жизнь вечную» (гл. VIII, стр. 45).

Но, увидав, что его защитительная речь нимало не подействовала на фанатичных язычников, и что они по-прежнему продолжают вести совет: «Како отмстити святому за сокрушение древа того», — он, желая во что бы то ни стало спасти преподобного от беды, предлагает им простое средство избавиться от него: он просит их согласиться отдать его ему, а он увезет его к себе в Орел: «Есть бо и нам оный старец потребен зело; остяки, конечно, с радостию согласились и возвратились домой, вполне удовлетворенные развязкой дела…

Но не пришлось им так скоро и легко расстаться с ненавистным пустынником: Господь готовил новое прославление преподобному, готовил чрез него новое проявление Своего всемогущества к славе и утверждению Своего Имени среди ненавидящих Его…

Едва успокоенное посольство возвратилось к себе, как разнесся слух, что на Пермь Великую идут черемисы и уже по Каме грабят суда, и торговых и всяких чинов людей убивают и на остяков готовятся напасть… Под страхом слухов естественное стремление явилось у всех скрыть свои жилища и ничем не обнаруживать своего местопребывания.

Муллинские остяки, как весьма близко живущие от р. Камы, должны были более всего опасаться грозных черемис. На собранном под начальством Зевендука совете о средствах и способах защиты мысль, естественно, остановилась на уединенном подвижнике; явилось непоколебимое убеждение, что он укажет черемисам, почему надо его немедленно убить, не дожидаясь прихода ни обещанной за ним Третьяком подводы, ни тем более прихода черемис; и вот для приведения в исполнение решенного на совете – остяки идут к преподобному с последним решением – убить его; но, придя к месту его обитания, не нашли не только самого Трифона, но даже не могли увидать келлии его.

Всемогущий Бог сохранил жизнь Своего праведника, скрыв его от яростного взора остяков, после долгих и напрасных поисков (а преподобный в это время спокойно молился в своей келлии) они вернулись обратно, и только тогда поняли, что спасение праведника – дело Того Истиннаго, Всесильного Бога, в Которого верует подвижник, и к этой же вере призывает их.

«И отселе начаша ко преподобному велию веру держати» — и даже мало-помалу стали принимать св. крещение. Первыми крестившимися житие отмечает двух знатных лиц: дочерей остяцкого и вогульского князей; по их примеру, конечно, крестилось и много других остяков, особенно лично видевших чудесные проявления силы Божией, явленной чрез преподобного и над преподобным.

Первые плоды религиозных чувств новых христиан проявились в том, что «от того времени верующии во Христа приношаху святому воск и мед и всякую потребу» (гл. VIII, стр. 47). Религиозные нужды новообращенных, равно как и обряд св. крещения, могли быть совершаемы удобно священником с Сылвы, где уже было христианское поселение со времен господства здесь Строгановых.

Так были брошены первые семена христианства среди язычников остяков в пределах Нижней Мулянки, что то же – в окрестностях Перми – и вместе с тем нанесен язычеству тяжелый удар, или даже полное поражение; очень возможно предположить, что с этого времени это место на Нижней Мулянке навсегда утратило свое значение и было оставлено язычниками.

Причиной этого, конечно, было, с одной стороны, то обстоятельство, что христианство здесь нашло много последователей и быстро и широко распространялось, а с другой и то, что с этого момента началась усиленная колонизация края русскими; с устья Нижней Мулянки, с Камы настойчиво продвигались вглубь стороны русские люди и оттесняли остяков; этот вынужденный переход с насиженных земель, естественно, сближал их с прежними своими соседями мусульманами, жившими тогда также по Нижней и Верхней Мулянке; с ними остяки и сроднились и ассимилировались по вере и народности.

В настоящее время среди русского населения, вытеснившего с этих мест инородческий элемент, сохранились едва смутные предания о посеченной кем-то когда-то березе, а не ели, но имя преподобного Трифона для местных жителей положительно неизвестно, их даже удивляет, что в их местностях жил когда-то святой.

Нет абсолютно никаких вещественных памятников о преподобном и в церкви села Нижних Муллов, нет даже иконы его… Чем объяснить такое полное забвение памяти подвизавшегося здесь св. Трифона? Более справедливым, кажется, будет то объяснение, что деятельность преподобного соприкасалась непосредственно с инородческим остяцким элементом, о русских здесь тогда не могло быть и речи; кроме того, и кратковременное сравнительно (2 года) пребывание здесь Трифона, уже более потом не возвращавшегося сюда ни разу, также не могло прочно укрепить в сознании просвещенных остяков все величие духовного облика их просветителя, а тем более передать кому-либо из ближайших поколений память о нем. Так постыдно хоронит история имена своих деятелей! (ПЕВ 1911 г. № 17 неоф. с. 351 – 361).

Нам еще остается ознакомиться с одним и последним пунктом просветительной деятельности преподобного Трифона в стране Велико-Пермской – это с пребыванием его на реке Чусовой, что в пределах нынешних сел Успенского и Нижне-Чусовского, Пермского уезда. Но прежде – несколько слов об обстоятельствах прибытия сюда преподобного. В самый момент наивысшего озлобления против преподобного мулинских остяков и неудачных попыток покончить с ним, в Пыскорском монастыре «отъяля соляной росол у соляных промыслов» (гл. IX, стр. 47).

Нужна была помощь свыше, и пыскорские монахи вспомнили о св. муже Трифоне и, несмотря на всю свою виновность пред ним, снарядили к нему посольство на судах и приглашали его прибыть в Пыскор. После долгих колебаний преподобный согласился и оставил навсегда Мулинские пределы. Житие передает далее, что молитвами преподобного течение рассола восстановилось.

Там же, в Пыскоре, преподобный опять проявил Божественный дар чудотворения: исцелил от тяжкой болезни того самого монастырского дьяка Василия, «иже прежде святому много пакости деяще», по молитвам святого же «проглаголаше немой» четырехлетний мальчик по имени Петр. Опять заговорили далеко в окрестностях о святом муже, опять началось к нему усиленное паломничество.

Но не по душе это было смиренному иноку, избегал он славы людской и жаждал полного уединения. И монастырь Пыскорский опять вторично не мог удержать его в своих стенах. Решив оставить монастырь, Трифон обращается с просьбой к знакомому ему Иакову Строганову и брату его Григорию дать ему в своих вотчинах укромное уединенное место для жительства. «Они же повелеша ему идти в вотчину свою на Чусовую» — и там избрать себе место, где пожелает. Отсюда начинается последний период пребывания св. Трифона в Пермской стране.

Строгановы получили р. Чусовую во владение по жалованной грамоте Иоанна IV-го от 25 марта 1568 года, данной на имя Якова Аникиева Строганова (Пермская старина, т. I, стр. 101). Мы видели, какие добрые отношения установились у св. Трифона в первый приход его в Орел с Яковом Строгановым, отсюда весьма понятно предоставление ему свободного выбора на р. Чусовой места для жительства.

Сам Строганов, получив грамоту, основал тотчас на левом берегу р. Чусовой укрепленный городок, названный по имени реки (ныне – с. Нижне-Чусовские Городки Пермского уезда). Как и прикамские села Орел и Пыскор, вновь устроенный городок был основан на месте соляных рассолов, с чисто промышленной целью (трубы, по которым тек рассол, и до сих пор находят на значительном углублени).

Чусовской край был тогда еще очень мало населен, так что устроенный городок со слободою представлял собой один из первых поселков на Чусовой в данной местности. Против этого-то поселка-городка и облюбовал себе место для уединения и подвигов преподобный Трифон. Место это представляет из себя высокую отвесную скалу, высотою до 100 сажен. Все пространство от берега вглубь было покрыто первобытным лесом, здесь насельники Строганова, живя напротив, на левом низком берегу Чусовой, заготовляли дрова для господских варниц. Принесши обычную молитву Господу, преподобный построил себе здесь хижину.

Но прежде чем св. Трифон окончательно успокоился на избранном месте, он должен был еще очистить его от присутствия на нем демона. Житие передает, что избранная преподобным гора пользовалась дурной славой у жителей.

«Бе же на горе той живяше демон лют зело и ходя по той горе и кричаше нелепым гласом, а аще кто от ту живущих, потребы ради некия, выыдет на гору ону, внезапу таковый бесом одержим бываше и, схождаше с горы в недуг впадает» (гл. XI, стр. 53).

Св. Трифон не устрашился диавола: молитвою и кроплением св. водой изгнал он с горы нечистого ея обитателя. Освятив таким образом гору, преподобный построил тут часовню, украсив ее св. иконами и снабдив книгами; как те, так и другие могли быть подарены ему Строгановыми.

Слух о приходе св. Трифона на необитаемую и страшную гору стал быстро распространяться далеко за пределы Чусовой, и опять его св. имя, дивные подвиги стали привлекать к нему для молитвы и духовного общения многих любителей благочестивого жития, иные же приходили ради получения чудесной помощи от святого, и здесь, на Чусовой, Всемогущий Бог неоскудно явил Свою милость прибегающим к Нему, чрез Его св. угодника, и здесь святым были совершены необычайные чудеса, так, исцелены были: от тяжелой болезни некая бесноватая Иулиания из веси «Калитин Луг» (гл. XII), бесноватый же Игнатий из Сылвинской волости (гл. XIII) и слепец Григорий (гл. XIV).

Распространяя, таким образом, далеко вокруг себя славу Имени Христова, св. Трифон продолжал начатое им дело миссии среди пермских насельников; скоро около преподобного сгруппировалось много преданных ему лиц, так сказать, постоянных его учеников, ревностных подражателей его жизни. Это небольшое зерно жаждущих иноческого жития и подвигов, мало-помалу разрасталось и послужило впоследствии основанием на Чусовской горе Успенского монастыря.

Восемь лет мирно текла здесь жизнь святого подвижника, в этом чудном уголке, так способствовавшем отшельнической жизни и располагавшем к неустанным трудам и подвигам личного самоусовершенствования и богомыслия; не нарушался этот покой преподобного и при случившихся переменах во владениях Строгановыми.

Яков Строганов, благодетель преподобного, скончался в 1579 г., умер также и брат его Григорий в Орле. Со смертию Якова левый берег Чусовой перешел в руки младшего брата Симеона, а правый остался во владении Максима Яковлевича, исцеленного от тяжкой болезни преподобным в бытность его в первый раз в Орле.

Таким образом, Чусовая сделалась порубежной между двумя владениями, и Трифон со своим поселением и присными оказался во владениях вышеупомянутого Максима Строганова; понятно, что и течение его мирной жизни не могла быть нарушено и он спокойно продолжал свое великое дело – сиять светом Божественной Истины среди темных, не просвещенных строгановских насельников…

Но вот осенью 1579 г. одна малейшая личная неосторожность преподобного навсегда нарушила его мирный покой и положила даже конец пребыванию святого не только в пределах Чусовой, но и во всем Пермском крае. Дело в том, что для собственного пропитания, а особенно для показания примера в этой девственной еще тогда стране, преподобный усиленно старался завести хлебопашество; для этой цели он расчищал места под пашню, вырубал лес; хотя Строгановы уже и заселили Чусовской край, но их заботы по обработке его не простирались далее заведения промышленности в виде соляных варниц, для чего приходилось им заготовлять очень много дров.

И вот, конечно, по попущению Божию, случилось такое обстоятельство, что св. Трифон сделался невольно причиной страшного ущерба интересам Строгановых. Как было сказано выше, срубая лес под пашню, св. Трифон, по обычаю того времени, и доныне, впрочем, практикуемому в лесистых местностях, палил подсеку огнем.

И, конечно, нет ничего мудреного, что огонь, раздуваемый ветром, распространился далее назначенного ему места и произвел страшный лесной пожар. Огонь дошел и до заготовленных для варниц строгановских дров, которых тут же и сгорело до трех тысяч сажен! Можно себе представить все негодование строгановских людей, бывших тут же, заготовляя дрова! В порыве ярости и гнева они решили тут же учинить самосуд над поджигателем.

Прибежав на гору, где жил святой, они схватили его, и с высоты более чем 100 сажен утесистой с выступами и скалами горы сбросили его вниз к Чусовой, в полной уверенности, что это падение лишит жизни святого. Но и тут, как и раньше на Слудке, Господь сохранил Своего избранника целым и невредимым. Св. Трифон остался жив, и, оправившись от падения, пошел осторожно по берегу, желая скрыться от своих разъяренных преследователей, смотревших на его падение с горы.

Увидав, что преподобный остался невредим, они еще с большим озлоблением побежали с горы с целью во что бы то ни стало схватить святого и не дать ему возможности укрыться от них. Преподобный, угадав их намерение, собрал остаток сил и поспешил по берегу Чусовой, молитвенно призывая на помощь Господа, Пречистую Матерь и постоянного своего защитника – св. Николая; найти какую-нибудь лодку было единственным теперь спасением преподобного, и, к счастию, таковая лодка скоро нашлась, но только совершенно без весел и даже шеста.

Преподобный быстро бросился в найденную лодку, оттолкнулся руками от берега. Как бы ни был силен толчок, он мог только на небольшое пространство отделить преподобного от берега, и, во всяком случае, от этого толчка никак невозможно доплыть до противоположного берега, особенно если принять во внимание ширину р. Чусовой и ее сильную быстроту, делающую затруднительным плавание по ней даже на веслах; однако случилось опять велие чудо милости Божией по отношению к св. угоднику, чудо, которого не ожидал ни сам преподобный, ни тем более его враги, подбежавшие теперь к берегу…

Лодка, как бы управляемая и влекомая невидимой силой Божией, прошла все пространство Чусовой и остановилось у левого берега, на который и сошел св. Трифон, восхваляя Бога, так чудесно избавившего его от верной смерти. Можно себе вообразить весь ужас, злобу и удивление врагов Трифона! Недоумевая, что делать, они избирают последнее средство – идти лично к своему господину и доложить ему о поступке Трифона. Так и сделали. Услыхав о потере дров, Строганов был крайне рассержен поступком преподобного. В порыве сильного гнева он отдает приказ своим людям немедленно отыскать виноватого и привести к себе.

Посланные скоро нашли Трифона и представили его пред грозным господином. Встретив его сильными ругательствами, он приказал заковать его в железо, как преступника. Характерный рассказ передает народное сказание, не записанное ни в одном списке жития, об этом допросе грозным господином смиренного инока. Нам лично пришлось слышать этот рассказ на месте в бытность священником в приходе с. Нижне-Чусовских Городков, того самого, где происходило описываемое событие.

«Как ты смел сделать это (разумеется поджог), — спрашивал в гневе Строганов Трифона, — ведь ты знаешь, что я могу сделать с тобой все, что угодно, даже казнить тебя, ведь я – фон-Строганов!» — «А я три раза фон (Три-фон)», — отвечал смиренный инок. Нет нужды, конечно, доказывать историческую достоверность этого диалога, во всяком случае, для этого нет никаких данных ни в одном списке жития, можно считать это просто плодом народного остроумия, житие же в этом вопросе отмечает лишь факт предсказания опалы грозному господину Трифоном: «Не по мнозе времени и ты таковая понесеши», — сказал инок на повеление Строганова заковать его в железо.

Сказанное сбылось, и очень скоро: на четвертый после этого день, по сказанию жития, явились посланные из Москвы от царя к Строганову и объявили ему царскую опалу, причем заковали его руки и ноги железными кандалами (факт вполне совпадающий с опальною грамотою царя Иоанна Грозного к Строгановым в 1582 г. – Строган. летоп.). Однако немного был в опале Строганов: задарив царских послов, он скоро получил свободу, и только тогда вспомнил предсказание святого и, видя скорое его исполнение, раскаялся искренно в своем поступке пред преподобным и тотчас освободил его от заточения и уз, со слезами просил у него прощения и молитв его об укрощении царского гнева.

Незлобивый Трифон тотчас простил его и дал ему приличное назидание о любви, милосердии и смирении. И хотя Григорий (по Житию) был окончательно теперь убежден в святости и божественном избранничестве Трифона, однако он в видах избежания и на будущее время возможности неприятного столкновения или с собою, или с кем-либо из его людей, обратился с просьбой к святому – уйти из его вотчины.

Так легко был поставлен крест деятельности здесь святого мужа. Девять лет прожил здесь преподобный Трифон, и в это немалое время, конечно, много успел распространить далеко по окрестностям свое великое, благотворное влияние, особенно проявившееся в его молитвах на помощь от разных недугов, его поучениями и, особенно, примером личной жизни.

Неудивительно поэтому, что весть о его удалении с Чусовой сильно огорчила всех, кто имел возможность с ним так или иначе сталкиваться, а особенно среди его ближайших и постоянных учеников. «Мнози людие начаша скорбети о преподобном, святый же рече им: не скорбите, братия, о сем, разумейте, чего ради отхожду, братии несть в сем моем обитании нужды, посему познайте: понеже бо место сие пустынно есть и господина вашего место сие, иже и сам во утеснении.

Аз же от обители сея отхожду, аможе Бог повелит, вместо же себе оставляю вам строителя месту сему, ученика своего Иоанна» (гл. XIV, стр. 61). Таковы были последние слова святого, сказанные в утешение и объяснение причин ухода скорбным чусовлянам. После этого «святый не медля ни мало» вошел в свою часовню, помолился там и, преподав благословение собравшимся проводить его, навсегда удалился с Чусовой, а вместе и со всей Пермской страны.

Так текла и так кончилась прекрасно начатая и столь благотворная религиозно-просветительная деятельность преподобного Трифона для нашего Пермского края. Лучшие годы жизни, молодые силы, энергия – все было потрачено здесь на пользу просвещения светом Христовым родного нам края. Дальнейшая работа в том же роде и даже более широкая, принадлежит уже Вятской стране, куда ушел святой с Чусовой; рассматривать эту деятельность не входит в нашу задачу, тем более, что она очень обстоятельно исследована местными историками, и думается, что предстоящему 300-летнему юбилею со дня кончины преподобного вятские исследователи посвятят еще много статей разработке вопроса о подвигах святого в пределах обширной Вятской территории.

Нам же уместно лишь заметить, что полная постоянных скитаний, непрерывных трудов, незаслуженных обид и огорчений жизнь святого подвижника окончилась мирною кончиною 8 октября 1812 г. в устроенном им же Успенском монастыре в г. Вятке, где и почивают его святые мощи. Небезынтересен еще вопрос: какие следы пребывания святого на Чусовой остались до нашего времени и насколько память о нем и его подвигах сильна у местного населения?

Отрадный факт: здесь, на Чусовой, не в пример прочим Пермским местностям, освященным жизнью и делами святого, высоко чтится имя его, как святого угодника Божия. Фактически, вещественных данных, говорящих о святом, от его времени почти совсем не сохранилось. Основанный Трифоном Успенский монастырь на месте его пребывания на Чусовой, упразднен в конце XVIII столетия и переименован в село Успенское, и теперь носящее это название.

В церкви этого села есть четыре иконы с изображением преподобного Трифона, очень древнего письма и происхождения. В половине горы, между двумя оврагами, на том месте, где был сброшен святой с горы, давно уже построена деревянная часовня, в ней среди икон есть замечательный образ преподобного, писанный на каменной доске, размером 2 арш. х 1 ½ арш. На иконе изображен факт низвержения преподобного с горы и спасение его в лодке. Ежегодно 8 октября, в день кончины преподобного, при громадном стечении жителей окрестных селений бывает в эту часовню торжественный крестный ход из села Успенского.

Не менее жива память о св. Трифоне и среди жителей с. Нижне-Чусовских Городков, расположенного против с. Успенского, под горой, на левом берегу р. Чусовой. Прежде всего, здесь уцелел от времен Строгановых громадный каменный дом, в подвальном этаже которого указывают комнату, где был заключен преподобный за неосторожное сожжение строгановских дров, и ежегодно 8-го же октября здесь, на месте заточения, служится всенощное бдение с акафистом святому.

В церкви Городков есть также древняя икона с надписанием внизу тропаря святому в оригинальной, сравнительно с другими, редакции; вообще здесь не исчезло из народной памяти великое имя святого подвижника; он, как угодник Божий, в молитвенных к нему призывах являлся для жителей Чусовой одним из великих небесных покровителей всех, с верою к нему прибегающих. Осталась, конечно, и во всем величии маститая гора, как молчаливый памятник о далеких днях былого.

Чудный вид открывается взору с этой высокой горы, особенно в летнее время. Внизу широкой лентой раскинулась быстрая Чусовая, и далеко на горизонте видна ее серебристая струя, омывающая великолепные зеленые луга, поля, пашни и леса. Тут же, под горой, у самых ног, расположилось небольшое старинное село – Нижне-Чусовские городки – с высокой каменной церковью и двумя – тремя десятками домов, словно игрушечных при взгляде с горы.

Немного выше по Чусовой – другой бывший Строгановский городок – Верхне-Чусовской, с двумя церквами, дальше на горизонте деревни, поля, леса, горы. На самой горе устроена беседка, и здесь особенно приятно бывает посидеть в тихий летний вечер, при закате солнца. Невольно мысль уносится к далекому прошлому и безотчетно думы останавливаются на былом, «когда три века тому назад здесь жили и действовали два человека, столь противоположные по своей деятельности и стремлениям.

Оба они были почти земляки: один с Мезени, другой с Соль-Вычегодска, но только оба пришли сюда для разных целей. И вот в то время, как один на горе тихо и уединенно искал себе нетленных сокровищ небесных, другой под горой искал и разрабатывал себе жизненные богатства… Но грубая, материальная, житейская сила взяла перевес над духовной, нравственной – и когда один невольно задел интерес другого, тогда этот счел нужным удалить первого от себя!» [С.Н. Подосенов – ПЕВ, 1868 г.]. Не естественный ли это и доныне всегда повторяющийся факт?…

Что еще сказать о значении великого подвижника св. Трифона для Пермских пределов? Не ясно ли все это значение, все его нравственное величие из только что рассмотренных немногосложных фактов его жития? Вся высокая личность преподобного со всеми душевными качествами прежде всего – образец доброго пастыря, отвечающего на все потребности своего времени. Он, без всякой посторонней помощи выступивший на проповедь Христа и Его учения грубым фанатичным остякам.

Поселившись в том или другом месте, он всеми мерами старался быть там до тех пор, пока не убеждался, что посеянное им доброе семя начало приносить плоды. Всегда бегая людской славы, он, тем не менее, всюду, где бы ни жил, имел, как мы видели, много приверженцев, и для многих в той стране, где он жил, он был лучшим, неиссякаемым источником благодатного духовного возрождения; унося с собой из общения с ним здоровье физическое, больные духом брали у него и большой запас нравственной энергии и духовного опыта и передавали его другим.

Так текли его миссионерские подвиги и деятельность среди дикого населения Перми Великой, где они явились первыми в этом отношении, и тем большую историческую заслугу они упрочили за преподобным. Наконец, в тот глухой век, в отдаленной Пермской стране св. Трифон является одним из первых ее колонизаторов. Обращая язычников и неустанно проповедуя им веру в Единого, Всемогущего Христианского Бога, он одновременно трудился, не покладая рук: делал подсеки, рубил лес и собственными руками распахивал поле. Он был типом древнерусского монаха, который с крестом в одной руке и топором в другой, шел в закамские леса и здесь постепенно прокладывал широкую дорогу дальнейшей колонизации диких нетронутых краев (ПЕВ 1911 г. № 18 неоф. с. 369 – 376).

Казань. Студент-священник Н. Слюнков

(Просмотров 405)